Существует тайная, роковая связь между новым-старым центром власти в Кремле и Петербургом. Форсированная европеизация России имела свою цену. Фантастический проект Петербурга, рожденный в уме Петра Великого, осуществлялся за счет Москвы, которая, впрочем, была одновременно слишком живой и слишком священной, чтобы ее погубило такое оттеснение на задний план.
Царь Александр I повелел начать конкурс по созданию обетной церкви, и Александр Лаврентьевич Витберг был, вероятно, архитектором, ближе всех подошедшим к реализации этой идеи. В качестве места для храма Витберг предусмотрел высшую точку Москвы — Воробьевы, ныне Ленинские, горы. Храмовый комплекс в виде трех построенных друг над другом церквей должен был символизировать объединение трех тем — тела, духа и души.
В чрезвычайно сжатой формуле или оценке, данной политическим наблюдателем, повторяется, пусть и с некоторой иронией, то же, чем откровенно грешат рекламные проспекты бюро путешествий, — бесконечно красочная и ершистая действительность изгоняется из информации, из мира идей.
Возможно, это характерно не только для туристического восприятия Москвы. Оно бывает таким же на Тенерифе, в Риме, Париже, Фесе или на Корфу. Но Москва-то — не Тенерифе и не Париж. Потребность избавиться от чар красивых картинок дает себя знать медленно, но верно. Можно было бы ожидать, что ее станет усиливать и поддерживать общение с иностранцами, уже долгое время живущими в Москве.
К прилавку подходит какой- то мужчина, целенаправленно расспрашивает об имеющихся номерах, делает пометки в записной книжке и снова исчезает. Вероятно, чтобы обсудить по телефону с женой, покупать их или нет, выдержит ли семейный бюджет такое приобретение.
Здесь удобное немыслимо. Кремль был когда-то крепостью, остался ею и сегодня, опускаю, что это точка зрения иностранца, к тому же насмотревшегося телевизионных картинок. В его сознании Кремль и Красная площадь ассоциируются с прохождением грохочущих танков, с пролетающими над брусчаткой изящными и грозными самолетами, с неизменно серьезными лицами вождей в меховых шапках или шляпах, стоящих на трибуне Мавзолея.
Он не обходил стороной и кафе в «Праге» и «Люксе». Третьей точкой опоры, а то и притяжения, в городе был для Беньямина санаторий, в котором лечилась Лацис и происходили страстно ожидаемые, но чаще всего неудачные свидания с ней. Речь идет о санатории Ротта в одном из переулков Тверской — нынешней улицы Горького. Из этого «треугольника» он открывал для себя город — пешком, на извозчике, на санях, иногда и в автомобиле.
С одной стороны, здесь все еще есть крупные предприятия, с другой, — кажется, это был более приличный жилой район для тех, кому не нашлось места внутри Бульварного кольца и пришлось удовольствоваться местностью между Бульварным и Садовым кольцом.
На карте, которая должна показать посетителю, как развивалась нелегальная социал-демократическая работа в Москве, красными флажками отмечены опорные пункты революционной активности. Они покрывают карту, как будто некие стратеги, тренируясь на ящике с песком, ставили свой целью окружение центра. Это окружение началось в середине XIX столетия, а его отправными точками были новые предприятия — Прохоровская мануфактура, завод Грачева, завод Г.
С тех пор, как перестал существовать знаменитый маршрут А — линия трамвая, в котором молодой Константин Паустовский знакомился с Москвой с места кондуктора, — следует вспомнить, что такое фланирующий прогулочный шаг. Неодновременность времени. Выравнивание временных различий. Расспросы обитателей огромного государства, простершегося во все стороны света. Место, где ежедневно пересекаются дороги миллионов людей.
Этот квартал был огромен и не поддавался никакому контролю, невозможно было разобраться в ходивших там слухах, в заключавшихся там сделках, в его шуме и хитросплетении честных дел и темных делишек. Крестьянская Россия кормила город, и для детей из богатых семей прийти на рынок с гувернанткой или матерью и поглядеть во все глаза, распахнутые недоверием, на эту Россию — представляло ни с чем не сравнимое приключение.
Абсолютная сосредоточенность царит под конусами света, льющегося от настольных ламп с зелеными абажурами. Читальный зал чем-то напоминает скриптории средневековых монастырей, когда их Щуко и Гельфрейхи не были приверженцами Art deco. Даже в отсутствии кондиционеров (из-за чего окна приходится открывать каждые полчаса) есть некоторое очарование эпохи, предшествовавшей модерну.
Если раньше дома возводились вокруг монастырей на почтительном расстоянии от них и с соблюдением подобающей пропорции, то сегодня церкви явно приходится бороться за каждый квадратный метр свободного места и ничем не заслоненного вида. Уважение исчезло: церкви ушли на задние дворы, окружены многоэтажными зданиями и из-за этого лишились своего «ранга», подобающего им положения.
Не одно только упразднение земельной ренты, давшее «зеленую улицу» проектировщикам и архитекторам, превратило Москву тех лет в Мекку международного архитектурного сообщества. Вальтер Гропиус, Эрих Мендельсон, Ле Корбюзье, братья Таут, Эрнст Май и Ханнес Майер интересовались Москвой (а многие и посещали ее), потому что нашли здесь гениальных вдохновителей их собственной архитектуры.
Многое сделано для воспитания династической преемственности рабочего сознания, и не только в поверхностно политических целях. Есть заводские дома культуры, на Трехгорке дает концерт Михаил Плетнев, существует своего рода интернационализм, о котором свидетельствует памятная медаль с изображением Тельмана, подаренная побывавшей здесь делегацией СЕПГ.
Это привычка, которую отец прививает едва достигшему четырех лет сыну и которая не покидает почти восьмидесятилетнего ветерана войны, несмотря на раздробленную ногу. Для бани нужны время, досуг и компания. Это совместный процесс, в нем все функции ухода за телом и его «обработки» еще едины, не выполняются по принципу разделения труда и тем более не перекладываются на машины.
Но в каком же узком кругу они вращались! Посещали города, такие же, как их собственные, приходили в мастерские, не слишком отличавшиеся от их собственных, разве что несколько более убогие, иногда встречались с коллегами, которых знали раньше, со времен изгнания, по выставкам в Берлине, Мюнхене или Париже.
Можно ли представить расцвет русского драматического и музыкального театра, не будь инициативы Саввы Мамонтова по созданию Русской частной оперы; Савва Мамонтов отнюдь не был только меценатом или только другом Шаляпина и Станиславского: он писал музыку, музицировал, сам играл в спектаклях (в своем доме на Садовой-Спасской.
Москвич и Достоевский, родившийся в больнице для бедных в доме 2 по названной сегодня в его честь улице Достоевского, где его отец работал врачом. Москва — город не только подлинных, но и вымышленных героев. Тот, кто хочет увидеть, что окружало героев «Анны Карениной» Толстого, должен отправиться в Английский клуб на Тверской, 21, или на Ленинградский (бывший Николаевский) вокзал, где Анна впервые встретилась с Вронским.
Эра буржуазного спорта не случайно представлена очень немногими иллюстрациями, да и на них изображены большей частью аристократические виды спорта или такие его формы, которые носят черты любительства, перехода к чему-то артистическому и акробатическому, — это портреты борца и штангиста Чаплинского, или «гордости России» — тяжелоатлета И. М. Под- дубного, или, наконец, группы участников санкт-петербургского гимнастического союза «Санитас».