Сидение в парной

Это привычка, которую отец прививает едва достигшему четырех лет сыну и которая не покидает почти восьмидесятилетнего ветерана войны, несмотря на раздробленную ногу. Для бани нужны время, досуг и компания. Это совместный процесс, в нем все функции ухода за телом и его «обработки» еще едины, не выполняются по принципу разделения труда и тем более не перекладываются на машины. Баня не терпит суеты, это не обязательная мера, вызванная суровой необходимостью. Возможно, у нее столь же мало общего с нашим регулярным мытьем в ванной и посещением плавательного бассейна, как у упоминавшегося выше джоггера в нью-йоркском Центральном парке с бегуном на Ленинских горах.

Впрочем, какое-то разделение труда существует и здесь: есть маникюрша, парикмахер, массажист. Но сам ритуал — намыливание, смывание, сидение в парной, похлопывание себя принесенным веником, охлаждение в бассейне, отдых в предбаннике — дышит покоем деревенской бани, от которого не желают отказываться и ставшие горожанами москвичи. Если быть точным, этот покой — реликт, поскольку общее посещение бани будет выходить из моды по мере повышения доступности и качества санитарных удобств в отдельных квартирах. Так или иначе, полагаю, вся процедура останется недоступной приезжему. Сколько ни объясняй, ни знакомь с банным ритуалом, есть в нем нечто такое, что не поддается воспроизведению, — явление культуры, от которой нас отделяют по меньшей мере десятилетия.

Сила тяготения

Но разве дело только в бессилии человека, не слишком искушенного в обращении с техническим «глазом»? Когда он все же, скорее по обязанности, решил захватить с собой фотоаппарат, то заметил: его спутник непроизвольно заставлял его менять позицию, отказаться от свободного кружения вокруг «объекта», тянул туда, откуда «целое» открывалось под определенным «углом». Сила тяготения фактически переместилась от его собственного глаза, его концентрации на увиденном, — к «глазу» в его руке. А рука заставляла его смотреть через видоискатель, который никак не связывал воедино все, что воспринимал глаз на человеческой голове. Только и остается, что выбрать один из двух способов видения: у каждого из них свое направление, в основе каждого — свой образ мышления. «Глаз» в руке — чище, правдивее, он только воспроизводит и в этом смысле неподкупен. Тот, кто не понимает «глаза» в руке, сможет использовать его только в качестве вспомогательного средства, как инструмент фиксации «того, что там есть», той или иной детали, разметки для последующих умопостроений. Кстати, мне все еще немножко неловко, когда я занимаюсь фотографией, непосредственно «схватывающей и захватывающей». Она слишком явно и зримо завладевает окружающим. Писатель делает то же самое, но невидимо, в процессе писания. Поскольку до публикации написанного проходит известный срок, у него может сложиться мнение, что особая точность ни к чему или что у субъективно переданных впечатлений больше прав.