Поэзия — тонкая вещь. Субъективная. Осторожно к ней нужно относиться. У Давида Самойлова есть гениальное:
В этот час гений садится писать стихи.
В этот час сто талантов садятся писать стихи.
В этот час тысяча профессионалов садятся писать стихи.
В этот час сто тысяч графоманов садятся писать стихи.
В этот час миллион одиноких девиц садятся писать стихи.
В этот час десять миллионов влюбленных юнцов садятся писать стихи.
В результате этого грандиозного мероприятия
Рождается одно стихотворение.
Или гений, зачеркнув написанное,
Отправляется в гости.
Так и есть. Настоящего, подлинного, стоящего в поэзии раз, два и обчелся. Остальное либо талантливое подражание, либо графоманское убожество. О последнем и говорить не хочется, тем более что этого добра у нас сколько угодно. И горе-поэты не стесняются сами о себе заявлять во всеуслышание, крича на каждом шагу о собственном «даре».
Классика — замечательная штука. Своеобразный ГОСТ, утвержденный авторитетным жюри. Можно, конечно, говорить, что Пушкин был так себе поэт, но тебе все равно никто не поверит.
С современниками проще. Тут еще ничего не доказано. Вот, например, мне кажется, что Вера Полозкова (поэтесса, ставшая знаменитой благодаря сети Интернет) гениальная. А кто-то называет ее стихи и не стихами вовсе, а ловко срифмованным акыном, утверждая, что стихи должны быть не о жизни конкретной персоны, а о проблемах всего человечества в целом. Глобальность должна волновать нормального современного поэта.
Лично мне про глобальность неинтересно. Мне интересно о душевных переживаниях и знакомых запахах. Мне интересно про мужчину и женщину, про быстротечность времени, страх старости и чувство вины за собственную безнадежную лень. Мне интересны обычные вещи, я в них узнаю себя, а в ответственных, сложных виршах о судьбах России я себя не узнаю. Субъективная вещь поэзия…
Порою ненавидишь город, в котором живешь. Ненавидишь до озноба, до тошноты, до неумения вдохнуть и невозможности выдохнуть. Ненавидишь за все его свинство, прагматизм и псевдоромантику, за хамство, бедность и «терпеть не могу Москву и москвичей». Ненавидишь за ханжество, за никому ненужность, за суперживучесть, за мокрое дыхание и сухие глаза, за короткую память, за жизнерадостных дураков и злых гениев, за спиленные деревья, за провинциальную гордость. Ненавидишь за его нелюбовь к себе, за его невероятное самолюбие, за предательство, за равнодушие, за глупость, за сентиментальность, за жадность, за постоянную запредельную тоску в криках его птиц.
А порой начинаешь гордиться тем, что живешь в Твери. Что не смогла уехать, пропиталась этим воздухом, не сумела поделить имущество. Потому что в тверском небе загораются порой яркие звезды. Пусть их немного, но они светят, давая возможность вполне сносно различать нужную дорогу…
Бар «Хороший повод», удивительное место, открылся не так давно, но уже завоевал признание и постоянную клиентуру. Здесь собирается богема. Люди творческие, яркие или жалкое их подобие, есть те и другие, отличить зерна от плевел довольно просто, ведь продукт творца не только искусство, а вся его жизнь. Человека запоминают по тому, как он выглядит, как себя преподносит. Если ты — человек с плохими зубами, в растянутом свитере, если выходишь раз в год на маленькую клубную площадку почитать очередное бессмертное сочинение, а у тебя плохая дикция и пятна от соуса на животе, тогда, извини. Если ты нехаризматичен, если за пределами творчества ты — скучный, унылый, спивающийся небритый хмырь, ты никому не нужен. Это не плохо и не хорошо — просто так есть. Публике интересны герои с энергетикой.
И Анна именно такой поэт. В ней индивидуальны не только мысли, но и вся ее жизнь, любое движение, совершенно не похоже на обычный порядок вещей. Верно потому, стоит ей повести бровью, как все за этой бровью оборачиваются. Притягательность — редкий дар, не менее редкий, чем дар стихотворный.
Анна Бизенкова, как шаманские мантры, читает стихи.
Стихи талантливые, плотные, притягивающие и покрывающие душу одеялом чувств – лоскутов. Анна пишет в стиле Веры Полозковой, и это сложно не заметить (пусть это сравнение не обижает автора, ведь из моих уст оно может звучать только как комплимент). Пишет остро, нараспашку, не пытаясь понравиться, прочитаешь, и тоска пронзает изнутри чем-то острым…
Это после тебя стали краски тусклее и сны навязчей,
Это после тебя нас совсем немного.. и ты как спящий...
Это после тебя от меня ни следа, ни дна, ни строчки...
Мне осталось считать засечки — твои звоночки...
Мне осталось считать зарубки твоих движений,
И, ты пьяный когда, обнимать тебя возле шеи...
Говорить ровным голосом, чтоб ты поверил, что все остыло...
Это после тебя мне стало совсем тоскливо.
Это после тебя стало слишком много чужих подушек,
Тех, кому и звонить не хочется и не нужно
Объяснять, почему за вечер двух пачек нету —
Это после тебя я себя так яростно не жалею...
Это после тебя… Ведь раньше было все по-другому,
Ты ведь будто берег мои сны, заняв их собою,
Ты хранил меня от напасти к тебе стать ближе...
Это после тебя я себя так яростно ненавижу...
Ее стихи — инъекция внутреннего одиночества, беспредельной тоски. Употреблять в больших количествах опасно, грозит затяжным маниакально-депрессивным психозом.
Но лично я приобрела бы книгу Анны Бизенковой и думаю, что прочитала бы не раз.