В восемь лет Уве случайно увидел свое свидетельство о рождении с именем матери и запомнил его. Через одиннадцать лег юноша прочитал в одной газете заголовок: «Нет снисхождения Ильзе Кох». Назначенный государством опекун подтвердил, что речь идет о матери Уве.
На Рождество 1966 года он впервые посетил свою мать в Лавдеберге.
«Для меня она не была «сукой Бухенвальда», - говорил Уве. - Я был рад встрече с матерью». Он продолжал навещать мать вплоть до того момента, когда она покончила с собой.
Уве говорил: «В разговоре с ней я всегда избегал упоминаний о войне.
Она сама касалась этой темы, отрицала свою вину и говорила, что стала жертвой вероломства. Я не обсуждал эти вопросы более детально, так как было ясно, что это для нее болезненно. Я хотел, чтобы она надеялась на то, что после 20 лет тюрьмы ее выпустят. Мне трудно представить себе ее во время войны. Я не убежден в том, что она была невиновной. Но чувствую, что систему концентрационных лагерей она приняла подобно многим, кто не умел или не мог противостоять этому. Она была охвачена истерией времени».
Историки и психиатры нередко возвращаются к «феномену» Ильзы Кох, погрузившейся в бездну самого тяжкого греха на земле, и сходятся во мнении, что у этой женщины изначально был целый «букет» дурных наклонностей.
Но историк Чарльз Лич с этим не согласен: «До Карла Коха и после него у Ильзы не наблюдалось той жестокости, которой она «прославилась» в Бухенвальде. Ее безумие, если таковое действительно было, вызвано исключительно связью с этим мужчиной. С его смертью, кажется, колдовские путы спали. Возможно, если бы они не встретились как поистине дьявольские партнеры, не случилось бы и того, что произошло».
С этим утверждением, впрочем, трудно согласиться. «Роковые» совпадения здесь ни при чем. Дело не столько в личных качествах того или иного нацистского преступника, сколько в преступном, человеконенавистническом характере самой нацистской системы. То, что произошло с ней и ее «обслуживающим персоналом», вовсе не было случайностью. Так распорядилась История.
