Период театрального Октября

Шаляпина здесь, в этом особняке, который вполне мог бы принадлежать ему, можно послушать и в оригинале. Еще один музей, подходящий на роль двери в постигаемую нами историю города, — Музей истории и реконструкции Москвы; к сожалению, в момент моего визита был открыт только второй этаж. Я увидел здесь выставку под названием «Богатство как изобилие товаров» и реликвии распавшейся на атомы московской буржуазии.

Передо мной товарная эстетика на определенном пороге, когда она освободилась от подражания аристократическим образцам: чайницы знаменитой московской фирмы А. И. Абрикосова; ящики из-под чая, великолепно оформленные, как будто вместе с чаем с помощью цветных картинок импортировался дух Ханчжоу и Харбина, поставлявших этот товар; коробки из-под карамели большой московской шоколадной и кондитерской фабрики фон Эйнема, на картинке изображен снесенный позже храм Христа Спасителя — такая реклама способствовала сбыту карамели; новый по тому времени чемоданчик для лекарств из аптеки Феррейна; коробка из-под бисквита фирмы «Франсуа Капитэн». По всему видно, что Москва уже тогда была центром производства пищевых продуктов и кондитерских изделий в России. Рекламирует себя и «железный век»: фирма «Эмиль Липгардт и К0», специализировавшаяся на революционных новшествах в сельском хозяйстве, представляет паровые молотилки и плуги, с которыми ловко управляются девушки, похожие на эльфов.

План помещичьей усадьбы

Внутри большей частью одинаковая планировка: в середине парадный зал и спальни, во флигелях кабинеты и гостиные, по фасаду, выходящему в сад, — конюшни и помещения для прислуги. План помещичьей усадьбы превратился в план городской усадьбы, а затем и городского дома вообще. Тайну упрека, что Москва всегда была деревней, раскрывает тайна этого типа зданий, непринужденно формировавшего облик города.

Только потом сюда добавляются густая зелень парков, определенная бессистемность, анархическое срастание слобод с городскими районами. «Москва — деревня» — эти слова большей частью имеют оттенок превосходства передового в цивилизационном отношении человека над чем-то отсталым. Какое заблуждение! В самом помещичьем образе жизни, в каменных «дворянских гнездах» сохранилось нечто от самостоятельности, широты, обособленности землевладельца, а порой — при всей роскоши — и нечто от простоты исконного уклада. Московская классическая городская усадьба, как и московский классицизм вообще, — это определенность и прочность формы, подчеркивание полезно-конструктивного, представление того, кто что-то собой представляет, овладение формой вплоть до элегантности, но при этом без отчуждения. Грабарь как-то заметил, что русский классицизм — это типично русский стиль. С такой точкой зрения, пожалуй, можно согласиться, особенно когда видишь, в какой форме, отчуждаясь, дробясь, порой приходя в упадок, он остается жив во все эпохи.