Линия фронта

Так что у путей, перекрещивающихся в «Московском дневнике», у круга лиц, появляющихся в нем, есть определенная предыстория. По какой бы причине ни снабдил Беньямин свой «Московский дневник» сомнительным и многозначительным подзаголовком «Испанское путешествие», читателя, который знает, как затруднительно сегодня взаимопонимание, поражает естественность, с которой Беньямин передвигается в Москве, легкость, с какой приезжий из Берлина ориентируется в московском быту и может его понять, так сказать, без единого слова. Эту естественность нельзя интерпретировать иначе как следствие обмена между культурами Веймарской республики и молодого Советского государства, который происходил будто сам собой именно потому, что главные проблемы казались общими и линия фронта — идентичной. Ось Берлин — Москва гораздо в большей степени, чем ось Париж — Москва, определяла облик эпохи 1920-х гг., и слом ее в последующие годы был гораздо драматичнее. Если до сих пор центральной темой ретроспективы являются отношения Москвы и Парижа, а не Москвы и Берлина, то причина не столько в реальных фактах прошлого, сколько в исторических последствиях, затмивших факты. Укажем на конкретные элементы очевидного созвучия между Берлином и Москвой, это объяснит многое.

Материал для реконструкции

Между тем избыточная презентация прошлого сама по себе уже указывает на проблемы с историчностью. Насильственный разрыв с историей, очевидно, должен был быть излечен обилием исторических реминисценций, конечно же избирательных. Но рана под повязкой не зажила. Солнечный свет и свежий воздух пошли бы ей на пользу больше, чем настойки, которые прописывали сменявшие один другого врачи.

Некоторые фрагментарные остатки исторического сознания города все же уцелели, не став жертвой принудительной или добровольной амнезии. Сначала как память множества отдельных людей о том, что было, а затем и как знание того, что где происходило. Материал для реконструкции основных и побочных действий на чудовищной сцене под названием Москва рассыпан тысячами осколков. Он передается внутри семей; он обнаруживается в книгах, которые давно не актуальны или сознательно изъяты из оборота; он содержится в официальных энциклопедиях и даже в газетных заметках. Предпочтительное убежище для неприятных истин — нечто оторванное от жизни, неважное, макулатура. Каждое поколение заново пишет историю, так что при каждом повороте свет падает иначе, предмет, с которым, казалось, разделались, выступает у нас перед глазами в новом освещении и, может быть, совершенно по-другому. С каждым поколением изменяется интонация, с которой говорят об истории, прежде всего самой недавней и имеющей самое непосредственное отношение к рассказчикам.