И тот, и другой, думается мне, были жилыми и коммерческими кварталами чисто городского типа. Здесь же (во всяком случае, так я чувствую) в уравновешенном соотношении с магазинами и квартирами сосуществуют большие и малые фабрики и мастерские. Пройтись по здешним улицам — значит оказаться за кулисами фильмов Эйзенштейна. Я шел по улицам Замоскворечья как раз в конце рабочего дня.
Отсюда взгляд устремляется вниз на Красную площадь, на которую мы привыкли смотреть наверх с улицы Горького, не имея возможности окинуть взглядом весь ее изгиб. Как приветлив и уютен вид отсюда, «сверху». Понятно также, почему с высоты этого «красного» района в Октябрьские дни можно было обстреливать Кремль.
Шаляпина здесь, в этом особняке, который вполне мог бы принадлежать ему, можно послушать и в оригинале. Еще один музей, подходящий на роль двери в постигаемую нами историю города, — Музей истории и реконструкции Москвы; к сожалению, в момент моего визита был открыт только второй этаж. Я увидел здесь выставку под названием «Богатство как изобилие товаров» и реликвии распавшейся на атомы московской буржуазии.
Неизбежно следовали перестановки на зарубежных постах. А поскольку теперь кажется, что злая история с обеих сторон — сталинизм, гитлеризм и «холодная война» — сдана в архив, и важные посты часто занимают энергичные сторонники сосуществования и разрядки, то люди мнят, будто освободились от кошмаров истории. Но вытеснение истории — привилегия не одних только корреспондентов.
Хотя следы некоторым образом тянут за собой, часто, однако, дальше невозможно продвинуться. Доверие к поучительности увиденной детали небезгранично, как небезгранична и способность раскрыть эту деталь. Глаз, не вполне способный справиться с воспринятым, отступает перед знанием.
Новое сознание третьего сословия можно постигнуть, знакомясь со зданиями музеев, будь то Исторический музей работы Шервуда или Музей изобразительных искусств им. Пушкина, спроектированный Клейном, и с публичными дебатами по поводу их оформления. Почти как по писаному, будто по «Капиталу», сферы потребления и производства начинают разграничиваться на основе разделения труда, прорастает сосудистая система распределения.
Невозмутимость многочисленного персонала могла бы свидетельствовать о спокойном функционировании отлаженного ресторанного механизма, но и здесь, как обычно, приходится ждать официантов, выполняющих свои обязанности с недовольным видом. Звучит музыка, только ансамбль исполняет не приятно-банальные мелодии для кафе и не джаз — он играет то, что здесь называется джазовый бренд.
В известной степени это состояние, когда еще ошутимы контакт с Землей, прикосновение к наковальне, и сила, приводящая в движение тело, представляет собой не просто переключение энергии, которая в противном случае не имела бы выхода. Свое наблюдение иноземец мог бы подтвердить, сославшись на многолетнее преобладание советских спортсменов во всех видах спорта, требовавших элементарной силы.
Самодержавию оказались не по вкусу ни темперамент энергичного буржуа, ни компетентность просвещенного технократа. А вот и Ленинградский вокзал. Здесь была открыта первая российская железная дорога, и, по мере того как движение по ней развивалось, она как будто стала каналом, по которому к старой, развенчанной столице перетекали силы, сделавшие ее после революции законной наследницей не только Санкт-Петербурга, но и Константинополя.
В эти годы не осуществляются коренной переворот и перестройка — старая среда окружается кулисами, предпринимаются попытки вмешательства в нее, обнаруживающие большое драматургическое мастерство и способность устраивать широкомасштабные зрелища с несомненным эффектом. Это неистовое, дерзкое посягательство на площади и пространства города, овладение ими. Так понимал происходившее и Маяковский: Довольно грошовых истин. Из сердца старое вытри.
Основные опорные и исходные точки легко устанавливаются. Это так называемый институт Каменевой, т. е. Всесоюзное общество культурных связей с зарубежными странами (ВОКС), которое согласно путеводителю, изданному этим учреждением в 1925 г., располагало двумя отделениями — во 2-м Доме Советов, т. е. в гостинице «Метрополь», и еще одним в Народном комиссариате иностранных дел (Кузнецкий мост, 5/15, 5-й подъезд, квартира 60).
Утопия абстрактна. Она выражает больше, чем может вмиг постичь предметное мышление, и больше того, с чем оно может справиться. Эта слабость позже сыграет роковую роль для нее и для революционной романтики, а руководство захватят организаторы аппарата, знатоки деталей. Изменяются поверхности, а не структуры — более глубокое изменение придет только с «революцией сверху».
Речь идет не о фиксации необычайного, сверхамбициозного. Не о заигрывании с чем-то оригинальным или насмешке с элитарных позиций над теми, кто привык к картинкам в иллюстрированных журналах или проспектах туристических бюро. Картинка имеет собственную ценность в сравнении с текстом — если она должна давать доказательства, каких не дает текст, значит, текст слаб.
Трамвай в известной степени движется над толпой, рельсы ведут его к предписанной цели, он не в состоянии отклониться от своего пути и поэтому имеет нечто вроде права преимущественного проезда. Некий аристократический пережиток, дистанцирующийся не только от массы автомобилей, пожирающих масло и бензин, но и от перевозки слепых пассажиров под землей.
Да и публика другая — без узлов и тюков, с одними дорожными сумками, нет сидящих в ожидании толп, помещение наполняют звуки целеустремленных шагов, и статуя Ленина в середине зала, напоминающая о переезде Советского правительства в Москву в марте 1918 г., кажется какой-то потерянной. Это московский вокзал, но с тем же успехом его можно назвать «кусочком» былой столицы, образчиком ее темпов, теперь, конечно, замедлившихся, ее манер.
До них еще не добрались модернизация, санирование или реставрация. В Москве нас встречает и собственное прошлое, консервируемое здесь в первую очередь не благодаря внимательному отношению, а вследствие бездействия. Русский капитализм, отстававший от своих конкурентов, обставлял город с темпераментом новичка, у которого все еще впереди, и со всеми красотами русского модерна — чрезмерными, даже болезненно ипертрофированными.
В промежуточных мирах достаточно часто заходит речь о диссидентстве: иногда потому, что на сей счет что-то сказали по радио, или потому, что разговор застыл на мертвой точке, и редко собственно ради того, чтобы сказать что-то важное об общественной обстановке, в которой живешь.
АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО ПРИ АЛЕКСАНДРОВСКОЙ БОГАДЕЛЬНЕ Ольгинская наб. (Красноармейская наб., квартал строящейся гостиницы «Интурист») 14 января 1882 года городская дума решила приспособить под новую богадельню каменный двухэтажный дом, некогда принадлежавшей Екатерине Нарбут, купленный у нее городом в 1873 году под солдатские казармы и наконец-то освободившийся от воинского постоя, а также построить при нем отдельную часовню.
Вот что сообщает о древнем Псковском монастыре В.В.Зверинский:»Петропавловский-Серектин или Сереткин и Сироткин, мужской, ныне погост Серетинский Псковской губернии и уезда в 3 верстах к северу от Пскова. Упоминается в летописи под 1299 годом. Существовал в 14 веке, в 1386 году в нем был игумен Матфей. С 1682 года в нем жил на покое архиепископ Псковский Арсений, умерший в 1684 году. В 1764 году оставлен на своем содержании, но вскоре упразднен.
Он приехал в Псков в 1955 году и сорок лет прожил в городе, который стал ему родным. Родился Борис Степанович в 1921 году в Петрограде в семье инженера-дизелиста завода «Русский дизель» Степана Владимировича Скобельцына. Мать ? Софья Ивановна, в девичестве Авакова, подарила армянскую красоту детям: Алле, Владимиру, Глебу, близнецам Борису и Кириллу. (Глеб и Кирилл погибли, защищая Ленинград в 1942 г.).