В День воздушного флота мне хочется рассказать, как в 1937 году я летал на учебном самолете У-2, известном также как «кукурузник» за его умение взлетать и приземляться на небольших площадках. Это был мой первый полет.
В то время я работал корреспондентом газеты «Железнодорожник Донбасса». Редакция, как и управление железнодорожной магистрали, которая проходила через весь угольный Донбасс, находилась в городе Артемовске. Дело было в августе. Приближался День Воздушного флота СССР, который тогда широко отмечался 18 августа. Редактор поручил мне подготовить материал, соответствующий случаю.
С чего начать эту «подготовку»? Я знал, что на узловой железнодорожной станции Дебальцево есть аэроклуб, готовящий молодежь в летчики. Стать пилотом было пределом мечтаний многих юношей и девушек. Подумал, что стоит познакомиться с этим клубом и поехал интервьюировать его командиров. Заполнив блокнот подробными записями о жизни аэроклуба, я собрался было прощаться с приятными людьми, но тут начальник клуба сказал:
- Нет, дорогой корреспондент, так просто вы от нас не уедете. Для большего впечатления об авиации приглашаем вас полетать на нашем У-2.
Что ж, я не отказался от такого удовольствия, хотя до сих пор не только не летал на самолете, но даже не видел его вблизи. Что из себя представлял У-2? Это самолет-биплан на двоих человек. Впереди сидит пилот, а за его спиной - сиденье на одного человека. Самолет открыт всем ветрам, только перед лицом пилота прозрачный козырек. Меня усадили на место пассажира - ни справа, ни слева никакого ограждения от внешнего мира, и чтобы я случайно на вираже не вывалился из аэроплана, меня пристегнули ремнем к сиденью. Надели на голову шлем, на глаза — большие очки-«консервы». Боясь вывалиться из самолета, я все-таки крепко ухватился руками за его борта.
Не скажу, чтобы спокойно перенес полет, ведь летчик, стараясь надолго обеспечить меня впечатлениями, летел не по прямой, а закладывал крутые виражи. Вдруг над головой я увидел не привычное голубое небо, а землю, дома, городские улицы. Небо же оказалось под самолетом, а река - где-то в стороне. Все перемешалось в моих глазах. Проделав пару фигур пилотажа, летчик благополучно вернул меня на землю.
Репортаж по свежим впечатлениям писался быстро. Прочитав его, редактор сказал: «Ну что ж, дорогой мой, все получилось хорошо. Теперь тебе поручается всю полосу сделать авиационной. К утру покажешь макет».
Для меня, молодого газетчика, такое задание было и почетно, и очень волнительно. Материала хватало, даже с избытком. Главное, как его разместить, какие отобрать фотоснимки. И как же в такой праздник без стихотворения, посвященного авиаторам?! Со стихотворением помогла моя жена Муся. Она написала его за несколько часов. Оставалось дело за шапкой на всю полосу. Долго думал, но все же придумал.
Прошло много десятилетий, как вышла моя авиационная полоса, но до сих пор перед моими глазами выстраданная мною шапка той страницы газеты. Вот она — «Вперед и выше, гордые соколы родины смелых!».
Вторая встреча с У-2 состоялась в менее радужных тонах. Шел январь 1942 года, наша 133-я Новосибирская стрелковая дивизия, впоследствии ставшая 18-й гвардейской, после успешных боев под Калинином продолжала вести бои с противником южнее Москвы. Во время боевых действий меня ранило. Редакционный шофер Тимофеев доставил меня в дивизионный медсанбат. Не помню, сколько я там пролежал, но в один прекрасный день, помню, солнечный, но очень морозный, меня уложили на носилки и отвезли на фронтовой аэродром. Там меня втолкнули под самолет в подобие пуза, видимо, специально приспособленное для перевозки одного раненого. Как потом узнал, это был уже знакомый мне самолет У-2. Так как он рассчитан только на два сидячих места, то место мне определили в наружной его части - люльке. Правда, плотно закрытой со всех сторон.
Медсестра, прощаясь, сказала: «Ну, Григорий, тебя теперь будут лечить московские врачи».
Видимо, укутали меня хорошо, потому что холод не чувствовался. Москва была не так уж далеко, тем более самолет должен был лететь по прямой. Но мне казалось, что летели мы уж очень долго. Самочувствие мое было неважным, и, скрипя зубами, я ждал приземления на московском аэродроме. Когда наконец-то мой У-2 побежал по земле, выдохнул: «Наконец-то я в Москве». Стало легче на душе.
Люлька раскрылась, и санитарки, подхватив носилки, понесли меня, как думалось, в московскую госпитальную палату. Но когда я пришел в себя, моему изумлению не было предела: где я, куда попал, что со мной случилось? Почему-то я вновь оказался на той же самой койке, с которой меня увозили в Москву. За мной ухаживала та же самая сестричка Анечка, которая со своей подружкой уносила в самолет.
О том, что случилось, я узнал позже. Пилот то ли не нашел аэродрома, то ли ему не дали этого сделать вражеские самолеты. Во всяком случае, он был вынужден возвратить раненого туда, откуда взял.
Меня все же доставили в Москву, но теперь уже в кузове грузовика. В него загрузили столько раненых, что не только лежать, но и сидеть было далеко не комфортно.
Сохранился в памяти Курский вокзал. Его зал напоминал огромное футбольное поле, забитое носилками с ранеными. В этой массе носилок были и мои.