У меня было счастливое детство. Наверное, потому, что у меня были два дедушки и две бабушки. Папины родители жили на Волге, в Калинине, а мамины - на Черном море, в Евпатории. И только став старше, я узнала, что у меня был еще один дед - родной отец моей мамы, Калинин Александр Иванович, погибший на войне.
Он родился в Смоленской области в деревне Ляды. Окончил Торфяной институт, работал в Калинине в Облторфтресте (интересно иногда складывается жизнь - теперь в этом здании находится наш отдел археологии). У него было трое малолетних детей - два сына и дочь.
Имел бронь, но ушел на фронт добровольцем. Погиб 11 декабря 1943 года.
В семье осталось только несколько фотографий и похоронка, а писем, к сожалению, не сохранилось. Но через много лет письма его все-таки пришли к нам - их прислал брат Александра Ивановича.
Это удивительное чувство - держать в руках письма деда, который младше тебя, и видеть события тех далеких лет его глазами. Вот несколько отрывков из этих писем.
23 февраля 1942
Действующая армия
…Напишу коротенько о своей жизни за последние четыре месяца. 30 октября я закончил курсы и был направлен в формируемую воинскую часть в Приволжском военном округе.
Формировались до 19 ноября, после чего выехали на фронт, сначала в Рязанскую область, а затем в составе ударной армии - под Москву, где прошли с боями от Дмитрова до Лотошина (за Волоколамской). На этом пути, особенно в районе Клина, немцы бросили огромное количество автомашин, танков, орудий и другой техники, местами все дороги были заставлены машинами. Население освобожденных сел и деревень встречало нас с искренней радостью. Немцы насолили там так, что все население иначе не называет их, как собаками. То, что писали о зверствах и бесчинствах немецких солдат и офицеров, - это только тысячная доля того, что они натворили на самом деле. Население ограблено вплоть до детской одежды и детских игрушек. По дороге в брошенных машинах я видел детские вещи, детские колясочки, игрушки. До этого я не верил, что алчность солдат к грабежу может дойти до такой степени.
Немцы выгоняли население из домов и размещались в них самих или загоняли на печь и заставляли обслуживать себя день и ночь.
Со слезами женщины рассказывают о зверствах и издевательствах немцев над населением и особенно над нашими пленными. Я сам видел сожженное немцами село Плаксино Лотошинского района, где валялось свыше ста трупов сожженных пленных красноармейцев. Пленных морят голодом, и когда они ослабевают - пристреливают. Жестокость и дикость немцев просто не укладывается в моем сознании.
Одеты они плохо, обмотаны разным барахлом, награбленным у населения. На трупах - снятое с пленных и красноармейцев наше обмундирование, у некоторых головы обмотаны женскими платками. Деревни по пути отступления немцами сжигались, и нельзя было спокойно смотреть на детей, женщин и стариков, копающихся в пепелище сгоревших домов.
Те, кто в тайне ждал немцев, оказались в таком же положении - ограбленными, поруганными и без крова. И теперь в этих районах нет ни одного человека, который бы сочувствовал немцам. Невозможно описать в письме всех случаев немецких зверств, для этого потребуется написать тома.
С 21 января по 2 февраля наша часть находилась на отдыхе в Завидове (между Клином и Калинином), оттуда я сумел съездить в Калинин и узнать некоторые сведения о судьбе моей семьи, которую я потерял из виду с начала октября. О том, в каком положении оказалась моя семья, ты знаешь.
В Калинине я нашел свою квартиру разрушенной и сожженной - в нее попал артиллерийский снаряд, имущество, конечно же, уничтожено. Город Калинин разрушен основательно. Тяжело было смотреть на город, рвзбитый и сожженный. Сейчас мы действуем на Северо-Западной фронте, окружаем Старую Руссу. Бои идут очень тяжелые: немцы обороняются здесь упорно, особенно много бросают в действие самолетов. В деревнях осталось по нескольку домов, которые подвергаются непрерывной бомбежке. На днях при такой бомбежке погиб мой товарищ - начальник аптеки, с которым был выпит не один литр спирта. Бомба угодила в домик, где находилась санчасть, и все, что там было, было уничтожено. От раненых, которых там было человек 30, осталось кровавое месиво. Я случайно избежал этой участи, так как опоздал в эту деревушку на 15 минут и наблюдал бомбежку за полкилометра (11 декабря 1943 года бомба угодила в склад с боеприпасами, где находился мой дед.- Т.Ч.).
От железной дороги до фронта мы совершили 250-километровый марш в течение пяти дней, шли последние три дня и днем, и ночью. Здесь я узнал, как можно спать на ходу. Я сам засыпал на ходу и даже видел сон, а стоило только присесть, как глаза сразу слипались и начинал храпеть.
Письмо это пишу тебе, сидя в лесу в шалаше из еловых веток. Здесь мы отдыхаем и спим. На фронте я привык к таким условиям, которые никогда бы не представил раньше. Сплю на морозе так крепко, как никогда не спал дома на мягкой постели. С 1 ноября я еще ни разу не спал, раздевшись до белья, - сплю всегда одетым, по большей части на морозе. Считаю большим комфортом, когда удается лечь в избе на соломе.
Одеты мы тепло. На мне теплое белье, суконные брюки, ватные брюки, свитер шерстяной, суконная и бумажная гимнастерки, шубный жилет, полушубок, валенки, шапка.
Звание мое - младший воентехник, должность - начальник боепитания отдельного батальона. В обязанности входит обеспечение батальона боеприпасами, вооружением, ремонт оружия, надзор над сохранением оружия и так далее.
С работой справляюсь. Командир батальона ходатайствует о присвоении мне звания воентехника первого ранга.
Война научила меня многому. Если мне удастся остаться живым, то после войны жизнь свою буду устраивать по-иному. Все заботы о приобретении нужных и ненужных вещей отброшу к чертям, жить можно и без них, если уметь ценить те блага, которые дает мирная жизнь.
Я был сильно обрадован, когда узнал, что дети мои живы. Больше трех месяцев я о них ничего не знал и представлял себе самых ужасные картины…
15 сентября 1943 года
…Я никак себе не представлял, что Гена стал уже таким большим и серьезным. Когда я уезжал, он говорил только три слова: «папа», «мама» и «дай». А теперь он рассуждает, как взрослый. Сейчас я только что приехал с виноградной плантации, поел там досыта винограда и вспомнил ребят: им, наверное, не приходится видеть не только винограда, но даже кушать досыта картошки. Война сделала серьезнее не только нас, но и у детей отняла присущую им детскую беззаботность, радость и беспечность, и сделала их маленькими старичками…
…Относительно моего отозвания, я думаю, что ничего не выйдет. Сейчас, в самый напряженный момент, не время это делать. Мне кажется, что в ближайшие месяцы, предстоящей зимой, решится исход войны, события могут развернуться очень быстро и неожиданно…
…Не верится как-то, что я могу жить другой жизнью, чем теперь. Вся прежняя жизнь кажется какой-то далекой и нереальной, мирная жизнь кажется какой-то чужой и непонятной. За два года мы стали кадровыми военными, два года были заполнены фронтовой жизнью, и кажется, что больше нет никакой другой жизни, тем более что мы совершенно отчуждены от мирного населения. Дети часто видятся мне в мыслях и во сне, Галю и Борю я представляю себе довольно хорошо (хотя, возможно, тоже не так, какие они уже стали), а Гену представить себе никак не могу: слишком мал он был, и слишком давно я его не видел. Тем более он меня, конечно, не помнит…
Татьяна ЧЕРНЫХ,
генеральный директор Тверского объединенного музея