Великой Победе посвящается

Меню сайта

Категории раздела

Культура [3199]

Этикет [505]

Статистика

Форма входа

Старая форма входа

Главная » Статьи » Искусство и культура » Культура

Великой Победе посвящается

....
....
Потянуло тушёнкой и… домом:
Там шинель обновилась дырой:

ЗДРАВСТВУЙТЕ!

Николай Николаевич Тертышный (1948 г. ) родился в г. Уссурийске, автор повести «Родня», сборников стихов «У дерзновенного начала», «Пришёл и говорю», «Я вам пишу... » «На берегах Тихого... » Публиковался в альманахах «Находка», «Живое облако». Рассказы и стихи печатались в местных и краевых газетах.

Старые раны Земли

... Зори мои,

зори вольные,

Будто полымя,

жару полные.

Зори дальние...

Только больно мне,

Только холодно

пламя – золото.

Думы чёрные –

В сердце вороны...

Травы мои,

травы росные,

кашки пряные

в утро пьяное,

травы сочные

пред покосами...

Только старые

раны рваные

на земле больны

с той...

большой войны.

Неотправленное в 42-м письмо маме

Бой жестокий у рощи гремит,

Поле вверх до небес поднимая.

Я средь поля, осколком убит,

Крепко Землю к груди прижимаю.

Сердцем жарким сыновним согрет,

Уголком зацепился в кармане

Неотправленный мною ответ

Перед боем на родину маме…

Не погиб я в том давнем военном году,

Веком в памяти нашей не стёртом,

Я в гранитных солдатах в весеннем саду

Днём и ночью в одной гимнастёрке.

Мама, выйди в предпраздничный парк,

Задержись у гранитной фигуры…

Я по-прежнему, видишь, не стар,

И по-прежнему выгляжу юным.

И когда вдруг тебе принесут

Гимнастёрку, пробитую в спину,

Ты не верь, что последний редут

Я трусливо, постыдно покинул.

Не ищи меня мёртвым навеки совсем,

В поминальные списки затёртым…

Ты в гранитных солдатах найдёшь меня тем,

Кто с пробитою в грудь гимнастёркой.

Будет ветер над парком шуметь,

Год от года покоя не зная,

Как награду, кленовую медь

Мне в петлицы любовно вплетая.

И как много ни сбудется бед,

Попрощавшись однажды с тобою,

Сквозь жестокую очередь лет

Я всегда возвращаюсь из боя.

Не погиб я в том жутко кровавом бою,

Не лежу на земле распростёртым,

На века остаюсь я в гранитном строю

Без наград и в простой гимнастёрке.

Думы о той… войне

... Лижет разум пламя едкое,

Думы горечью злой полны

Из не прожитой, не измеренной

Мной не пройденной той... войны.

Режет надвое луч прожектора

Неба-месива алчный рот.

Смерти поровну всем поделено,

Жизнь тому лишь, кто сам берёт...

Время давнее обезумело,

Изошедшее в дым в печах,

Тяжким бременем давит подлое

Мне уставшие два плеча...

После боя

Отгремела к темну канонада.

«Эй, пехота, взопрели, кажись!..

Кто остался в живых, тому надо,

Хошь не хошь, поприветствовать жисть.

Отдыхай! Ну-ка, братцы-славяне,

Кто не скуп, доставай-ка махру,

Может статься, кисет твой в кармане

Будет лишним привеском к утру.

Бахнет фриц в темноту с полудуру,

А тут ты распоясался спать…,

И снесут твою горе-фигуру

На погост навсегда отдыхать.

А махорочку тут же пригреют –

Угостишь напоследок чужих…,

В то же время, как рядом в траншее

Пухнут уши у близких твоих…»

«Тьфу, ты, чёрт, языком-то ты смелый,

Помолчал бы уж, хренов шутник.

Хуже немца. Глянь, тот чуть стемнело,

Подуставши, как курица, сник».

«И то верно, и немец, он тоже,

На ночь глядя, поспать не дурак.

Но, вообще, по-христьянски негоже

Хоронить от соседа табак…»

«Ты же нехристь, сознайся, чудило!.. »

«Эт уж точно, что святости нет.

Правда, мамка, бывало, крестила

Завсегда втихомолку вослед.

Но причастья не знаю, эт верно,

«Отче наш» отродясь не учил.

Может быть, потому-то примерно,

Капиталов вообще не скопил…»

«Во! И вечно на курево беден,

Чуть присел – разговор про табак.

Ты, наверно, до самой победы

На халяву пробьёшься за так?.. »

Вдоль окопа весёленький гомон,

Котелок громыхнул из темна,

Потянуло тушёнкой и… домом:

То с харчами поспел старшина.

Знает время, в том съел он собаку…

«Шевели черпаком, не томи!

И в счёт завтра давай-ка, однако,

Чуть «пожиже» со дна… почерпни».

«Эт ты зря брюхо лишним заправишь,

А убьют как…? Напрасно всё…, вишь».

«Не скажи, когда сытно, сам знаешь,

Как убитый, сладёхонько спишь».

После ужина стали добрее.

Закурили, война – не беда…

«Я сегодня, слышь, щёки не брею.

Как утихнет чуть-чуть, вот тогда…»

К ночи враз небеса почернели,

Голоса приумолкли, и спать,

Под бока подтыкая шинели,

Повалилась усталая рать.

«Да-а, наделал нам фриц нынче страху.

Пекло-пеклом, ни дать и ни взять,

Тут не то чтоб подняться в атаку,

От земли головы не поднять».

«Слышь, Степана слегка зацепило,

А Ероха… земляк наш… убит.

Эх, судьба! Знать бы, в чём её сила?..

Чтой-то спину сегодня знобит…»

«А ты двигай сюда тёплым боком,

Там шинель обновилась дырой:

Чуть бы выше с вершок ненароком,

Не гуторил бы нынче с тобой».

«Вот бы завтра случилось затишье,

Нас бы в тыл…, уцелеть бы двоим…»

«Ладно, грезить-то, хуже б не вышло,

Эх, деревня, давай ужо, спим…»

А назавтра опять сизой ранью

Вдоль окопов: «Пехота, держись! »

И опять: кто убит, кто-то ранен,

В ком-то чуть «задержалася жисть»…

Старое фото (в память об отце)

Ты всё смотришь с портрета, щурясь,

Мой любимый и славный солдат,

Внуков шумной толпой любуясь,

Как заслуженной грудой наград…

Ты приходишь во сны шальные

Сквозь нещадную очередь лет,

Чтобы в дни мои остальные

Лился чистый отеческий свет.

Говорят, будто мы похожи,

Те же губы, улыбка и взгляд…

Это, долю на долг помножив,

В жизнь пришли мы с тобою, солдат.

Потому-то судьба сложнее

Испытанье кроила двоим,

Чтоб я, время теперь жалея,

Был всегда продолженьем твоим.

И вот вижу сегодня на фото

В полувыцветших сумерках лет –

Смотришь вовсе не ты и не кто-то,

Это сам я в погонах комвзвода!

Это мой пожелтевший портрет.

Это сам я, зажат ремнями,

Опоясанный всполохом войн,

Посылал это фото маме

В сорок пятом с Победой домой…

ВОЗВРАЩЕНИЕ (отрывок из повести)

…Четвёртым со ступенек вагона сошёл прихрамывающий военный в линялой, почти белой гимнастёрке со следами недавних погон на плечах. Женщины, судача на ходу, заспешили в посёлок, а военный, придерживаясь, пока поезд отходил, привычно поправлял ремень да прилаживал к лёгкому солдатскому мешку ладно скатанный флотский бушлатик. Затем пощурился на весёлое предполуденное солнце и, болезненно подволакивая ногу, минуя железную дорогу, спустился по торёной дорожке с насыпи. Тропа убегала мимо посёлка полем к поблёскивающей вдали реке. По тому, как уверенно и ходко удалялся военный, можно было определить, что он из местных. Вслед ему ещё долго смотрел из-под ладони с балкончика блокпоста дежурный, силясь угадать в уходящем солдате знакомого…

Подойдя к обрывистому берегу, приезжий без труда нашёл спуск. Остановился у воды и, вглядываясь на противоположный берег, энергично помахал рукой:

– Ого-го-го-о! – несётся над жёлтым водоворотом реки, улетает в синь неба над густым дубовым яром и разбивается где-то о кручу на излучине, возвращаясь протяжным, охрипшим: – Хо-о-о!

На другом берегу его услышали. Виден неспешный человек, копошащийся у чёрной небольшой лодки. Слышится его бурчанье, позвякивание лодочной цепи. Лодку сразу же подхватывает течением, но сильные взмахи вёсел направляют её в нужное положение и чёрное смолёное тело её мягко приближается, завихряя небольшие буруны по носу.

Солдат, поджидая перевозчика, укладывает на узкую полоску песка у самой воды свои скромные пожитки. Поглядывая на реку, расстёгивает гимнастёрку. Потом, оголив белое мускулистое тело, выхватывает из реки пригоршней воду и плещет себе в лицо, на спину, покряхтывая при этом смачно и самозабвенно. Тут же шуршит о песок днищем лодка, чуть разворачиваясь, останавливается.

– Что, браток, жарковато?

Бородатое лицо перевозчика искрится в морщинах добротой светло-синих глаз и тут же загорается удивлением:

– Тимоха! Никак, Ерохин? А?

Солдат смеётся, отряхивая воду с груди.

– Я. До дома подбросишь, Егор Иваныч? Страсть, как скучаю…

– Ай, Тимоха, ай, солдат! Федотка с Евдохой и не ждут, небось? Поспешай, поспешай!

Солдат подхватил с песка своё имущество, пробрался к вёслам.

– Ты посиди. Дай я за капитана? Дозволяешь?

– Давай, погоняй, чего уж...

Старик уселся на корме, вытащил кисет и закурил. Лодка, развернувшись, озорно устремилась по течению на большую воду.

– Ладно гребёшь, – дед пыхтел дымом махорки, густым и терпким, – А хромота-то у тебя фронтовая или как?

– Глазастый ты, Егор Ваныч. Вот откормлюсь на домашних харчах, пройдёт. Доктор в госпитале обещал…

– И это, надо полагать, тоже с фронту? – старик кивнул на рваный шрам у предплечья солдата.

Тот, смутившись чуть, поспешил надеть гимнастёрку. Лодку в это время круто стало разворачивать, относя в сторону. Солдат, крепко налегая на вёсла, вновь выровнял её в нужном направлении.

– Э, сынок, не надобно воину совеститься ранениев своих. Они-то, шрамы, солдату вроде орденов положены и порой подороже иных медалей ценются. Ты что же запоздал с войны? Уж год, как миром живём. Аль в госпиталях?..

– Разное бывало. А задержался на учёбе. Ты лучше расскажи как вы тут? Я в армию уходил, ты вроде в пастухах значился? Или на повышение пошёл? – Тимофей смеётся.

– Мы-то что, кукуем помаленьку. Я вот за скотиной бегать уже не могу, потому к переправе приставлен председателем. Тут и живу лето в балаганчике, – старик кивнул в сторону берега. – Да и скотины ныне немного. Бабы сами управляются. Молодых мужиков на селе мало, кормить, стало быть, некого, потому и малым обходимся. Ты не забывай, приходь…

– Приду непременно, отец. А пока спешу, бывай здоров… – солдат подал старику руку, кинул за плечо вещмешок и захромал к деревне, рассыпавшейся избами чуть выше реки вдоль овражистых сопок.

А старик, провожая затуманившимся взглядом выгоревшую гимнастёрку, протянул себе под нос со вздохом: «Из троих один… Федоту с Евдокией и то в радость…»

При полном или частичном копировании матерала с сайта http://vesvladivostok.ru обязательна активная, не закрытая от индексации поисковыми системами ссылка.