Не помню, кто сказал: Россия — страна с непредсказуемым прошлым. Но непредсказуемость непредсказуемости рознь. Одно дело — открытие неизвестных и даже сенсационных обстоятельств, дающих основание по-новому оценить сущность и значимость конкретного исторического события или подлинную роль личности в какой-либо общественной сфере. И совершенно другое — прямое искажение самих реальных фактов. Ну, например, когда в начале XXI века из верного идейного слуги советского режима кое-кто пытается сделать чуть ли не диссидента.
Поводом для этих размышлений стала заметка Евгения Петренко «Именно такой человек» («Тверская жизнь» от 19 декабря 2008 г.). В ней сообщалось о недавно проведенной в Твери международной научно-практической конференции «Современное краеведение и локальные тексты», приуроченной к 115-летию со дня рождения тверского филолога и краеведа Николая Павлова.
Так что же из того? — спросит читатель. Разумеется, ничего относительно самой конференции. Но много чего — относительно личности и особенностей научной деятельности Николая Павловича Павлова (1893 — 1961).
Сразу настораживает оценка Е. Петренко отдельных фактов биографии Н. Павлова. Так, он пишет: «Интересно, что в 1917 году будущий ученый вступил в партию эсеров, и хотя членство в ней продолжалось всего несколько месяцев, это не самым положительным образом (выделено нами. — А.Б.) сказалось на его последующей жизни. Что и понятно».
Должен заметить, что из этой фразы не понятно ничего, если обратиться к общеизвестным фактам. После революции Н. Павлов, выходец из бедной крестьянской семьи, начал стремительно подниматься по советской карьерной лестнице. В 1923 — 1925 годах он — преподаватель русского языка и литературы Тверской губернской советско-партийной школы, затем до 1930 года — заведующий отделом социального воспитания Тверского губоно, после — заведующий учебной частью и преподаватель Калининского педрабфака. И наконец, с 1933-го по 1954 год Н. Павлов работает в Калининском педагогическом институте, получает звание доцента, защищает кандидатскую диссертацию, 5 лет руководит кафедрой русской литературы. Издаются и обретают широкое признание его краеведческие книги... Многим бы такую, «не самую положительную» последующую жизнь!
В автобиографии от 25 марта 1952 года Н. Павлов написал: «Политика Коммунистической партии и Советского правительства является для меня законом и руководством к работе». Уж не означало ли это покаяние в давнем партийно-эсеровском «грехе»? Впрочем, приверженность этой «научной» основе своей работы Павлов продемонстрировал еще в 1923 году. Тогда он обрушился на поэтов Тверского литературно-художественного общества имени И.С. Никитина, ориентирующихся в своем творчестве на русские национальные традиции и крестьянскую тематику, и выпущенный ими альманах «Среды» с гневными упреками в безыдейности и отрыве от жизни. Показательно назвав свою статью «Духовное убожество» («Известия Тверского Губсоюза» от 1 августа 1923 г.), Павлов утверждал, что содержание этой книги «свидетельствует или о духовном убожестве пишущей братии, или о стремлении пойти прочь от революции». Решительно вскрывая «архимещанскую сущность» альманаха, будущий ученый не щадит и всенародно признанного поэта-крестьянина С.Д. Дрожжина, который, по его словам, «в сто первый раз дает нам перепевы старых мотивов:
Бурное море гибель скрывает
На глубине.
Тяжкое горе грудь надрывает
Бедному мне…»
Легко понять, что процитированные строки, простые и символически традиционные, но от этого не теряющие выразительности, — крик души старого поэта, страдающего вместе с прежней деревенской Россией от непосильного для нее большевистского гнета. Однако для Н. Павлова — «это так скучно, бесцветно, невыразительно».
И. Гончарова в своей книге «Ревнители традиций» (2002 г.) справедливо подчеркивает, что Н. Павлов отказывает поэтам-никитинцам «в праве выражать свои чувства тревоги и неудовлетворенности происходящим, помнить о том, что в прошлом не все так уж было плохо, не признает значимость интимных стихов, пейзажной лирики и т.д.» и, добавлю, пренебрежительно отрицает православную веру: «Откройте любую страницу — одно и то же: тоска по прошлому, отчаяние в настоящем и акафист всем святым и мученикам — вот те вехи, по которым движется эта бескрылая поэзия. Спрашивается, кому такая поэзия нужна и интересна? Нам кого она рассчитана? Советская Россия живет другим настроением. России нужна бодрая, мужественная поэзия, которая, отражая нашу героическую борьбу за счастье и свободу всех трудящихся, призывала бы нас к новым подвигам революции».
Уникально в своем роде и другое, более позднее, «научное» достижение Н. Павлова. В 1946 году в пяти номерах областной газеты «Пролетарская правда» был помещен его объемный материал под заголовком «Художественная литература в помощь изучающим историю ВКП(б)». В нем рассказывалось о тех литературных произведениях, которые с большой пользой могут быть прочитаны при изучении соответствующей главы… «Краткого курса истории ВКП(б)». В партийную телегу ученый ухитрился впрячь поэму Некрасова «Кому на Руси жить хорошо», а также сказки Салтыкова-Щедрина, рассказы Чехова и Короленко.
Своеобразием отличался и подход Н. Павлова к краеведению. В статье «Любите и знайте свой край. Заметки о краеведческой работе в области» («Пролетарская правда» от 16 апреля 1946 г.) он, нацеливая краеведов на то, чтобы их деятельность отвечала «новым, более сложным задачам социалистического строительства», призывал:
«Одной из важнейших задач нового пятилетнего плана является борьба за высокий урожай, за обилие продуктов сельского хозяйства. Краеведческие силы могли бы в этом оказать существенную помощь путем организации регулярных наблюдений и учета погоды, путем обработки данных о количестве выпадающих в данной местности осадков в различные времена года. Можно наладить изучение состава почвы, вопроса о распространении в данной местности сорняков и вредителей сельского хозяйства и мерах борьбы с ними, изучение возможности внедрения и размножения в данном районе новых, более продуктивных зерновых, масличных, огородных и садовых культур, возможности разведения в местных прудах и водоемах рыбы и водоплавающей птицы и т.п.»
Кто ответит, как сопрягается предложение краеведам взять на себя обязанности и функции агрономов, метеорологов, рыбоводов, селекционеров и т.д. с «контекстом филологических дисциплин»? Что же касается исторического и литературного краеведения, то Павлов отделывается здесь малозначащим замечанием: «Освещение этой стороны жизни нашей области также представляет большой общественный интерес». И только.
В партийно-филологическом контексте имя Н. Павлова также упоминается в большой статье директора Калининского пединститута П. Полянского «Научная работа пединститута в новой пятилетке» («Пролетарская правда» от 3 декабря 1946 г.): «Усилению идеологической работы была посвящена и недавно состоявшаяся конференция профессорско-преподавательского состава. Выступившие на конференции доценты тт. А. Савинов, Н. Павлов, В. Ванслов, профессора А. Смирнов-Кутаческий, В. Брадис и др. на конкретных примерах (?! — А.Б.) убедительно показали политическую вредность различных проявлений зощенковщины и ахматовщины, вскрыли недостатки в учебной и исследовательской работе института и призвали научный коллектив вести непримиримую борьбу против пошлости, безыдейности в учебной и научно-исследовательской работе». Какие уж тут «споры своего времени»... Партия сказала «надо», ученые ответили «есть!»
Да, вторая половина 1940-х годов — время жестокое, превратившее все отрасли искусства и науки (а филологию и подавно) в приводные идеологические ремни командно-административной системы. Не имея цели ерничать над жизнью народа в тот период, полагаю необходимым сказать: советскую эпоху в истории нашей страны безошибочно можно назвать эпохой служения «единственно правильной» марксистко-ленинской идеологии. Опять ни в коей мере не осмеиваю высокое понятие «служение»; вера в светлое будущее была идеалом нескольких поколений, которые клали на алтарь его строительства свои силы, ум, жизнь… Однако среди «идеологических пролетариев», в данном случае научной интеллигенции, были, по крайней мере, две категории лиц. Первые ради сохранения личного благополучия и должностей сознательно, без колебаний заменяли научную и историческую истину фальшью идеологии. Вторые же, вынужденные в силу общественного положения неукоснительно соблюдать нормы поведения работников идеологического фронта, даже в самые глухие годы использовали любую возможность нести людям хотя бы завуалированное полуслово правды. Отношение к ней служило своеобразным индикатором научной, нравственной и в конечном итоге духовной состоятельности не только ученого или краеведа, но и личности как таковой.
На местном, «тверском» уровне подобным индикатором была трактовка поворотных этапов жизненного и творческого пути С.Д. Дрожжина. Сегодня окончательно установлено и документально доказано, что поэт-крестьянин с конца 1917 года переживал глубочайший духовный кризис, вызванный голодом, разгулом преступности, воинствующим антиправославием советской власти, «красным террором», продразверсткой, превратившейся в открытый грабеж крестьян, кровавым подавлением в деревнях Тверской губернии антибольшевистских восстаний. Об этом, естественно, знали тогда и знакомые самого Дрожжина, и исследователи его творчества. Только говорили они об этом по-разному.
Н. Павлов в большой статье «Дрожжин и современность» («Литературный альманах», 1947, №1) безапелляционно утверждал: «Мы знаем и помним, с каким душевным надломом воспринимали некоторые так называемые крестьянские поэты крушение патриархальных устоев деревенской жизни в первые годы революции. У Дрожжина не было этого надлома».
А вот что писал Ефим Шаров, в то время научный сотрудник областного краеведческого музея: «Великую Октябрьскую социалистическую революцию Дрожжин встретил в преклонном возрасте — 69 лет. Вначале он не понял ее огромного значения. Он лишь чувствовал ее великие задачи, которые к тому же у него преломлялись сквозь призму крестьянской ограниченности» («Пролетарская правда» от 8 июля 1945 г.).
Другой пример. В статье Леонида Ильина «Певец свободы», посвященной 100-летию со дня рождения С.Д. Дрожжина, тоже хватает высказываний об активном участии поэта в строительстве социалистического общества, об осознании им величия революционных преобразований и т.д. Это неизбежная дань времени. А вот рискованное служение истине: «Когда совершилась Великая Октябрьская социалистическая революция, престарелый Дрожжин некоторое время не смог разобраться во многих вопросах (выделено мною. — А.Б.) этого исторического события» («Пролетарская правда» от 18 декабря 1948 г.). Знающие да разумели…
Так что о больших успехах Н. Павлова на научной ниве вести речь действительно не приходится. Хотя его книги «Русские писатели в нашем крае» (1956 г.) и «Русские художники в нашем крае» (1959 г.), несмотря на их гипертрофированную идеологизированность, стали в ту пору первыми солидными работами по тверскому краеведению XIX — XX веков и сохраняли свою популярность до конца 1980-х годов. Сегодня они безнадежно устарели и привлекают внимание разве что в историографическом аспекте. Следовательно, мнение Е. Петренко (кстати, кандидата филологических наук) о том, что в этих книгах Н. Павлов «создал целостную картину связи русских писателей с тверской землей», с учетом последних достижений литературоведения и регионального краеведения нельзя считать серьезным и компетентным. В книге «Русские писатели в нашем крае» мы по вполне понятным причинам не найдем очерков об А. Ахматовой, Н. Гумилеве, С. Клычкове, А. Коринфском, С. Есенине. Не систематизированы в ней все имеющиеся в тверской прессе 1920-х годов публикации о выступлении в Твери В. Маяковского. В отчете о его вечере («Тверская правда» от 16 июня 1927 г.) содержались острые моменты, которые Н. Павлов предпочел не трогать. Фактологическая неполнота — существенный недостаток его очерков об И. Соколове-Микитове и Б. Полевом. К тому же именно «целостная картина связи русских писателей с тверской землей» не нарисована даже сегодня.
Давайте же читать «историю страны» и «судьбу человека из низов», отразившуюся в биографии Н.П. Павлова, полностью, без изъятия из нее неугодных кому-то страниц. А, прочитав, подумаем: такой ли он человек, чтобы связывать проведение солидной научной конференции с его именем?