Заместитель начальника Рижского гестапо штандартенфюрер Хайлигенбель довольно потирал руки. Берлин требовал в Ингерманляндии расширить контакты с местным населением. И у него по этому случаю родилась идея: устроить бой гладиаторов в перчатках. С одной стороны, этим выполнит инструкцию, с другой же – он сам фанатичный поклонник бокса.
– Это ведь так прекрасно, – закатывал он глаза перед своим адъютантом, – мужчины испытываются на прочность! Итак, Кнохель, собери боксеров. Действуй от имени Берлина! Повсюду ищи. Вся Латвия – твоя! В тюрьмах, лагерях... Надо преподнести эту акцию так, как будто латыши по собственной инициативе согласились соревноваться. Скажем, чемпионат Риги с участием воинов рейха!
– Прекрасно, господин штандартенфюрер! – растянул улыбку адъютант. – Только захотят ли латышские боксеры соревноваться?
– Ты, Кнохель, непробиваемый тупица! Кто их будет спрашивать? Заставим в целях пропаганды. Будем транслировать матч по радио, распишем в газетах. Там, – он вскинул ноготь к потолку, – услышат и похвалят нас, то есть меня! К тому же мы еще раз продемонстрируем мощь наших воинов, которые измордуют латышей. Я позабочусь, чтобы прислали лучших наших спортсменов. Действуй, Кнохель!
Адъютант, как скаковая лошадь, носился по городу, но, увы, никого из латышских боксеров не нашел. Он изучал архивы, перелистывал газеты довоенных лет. Все напрасно. Наконец ему удалось напасть на след соотечественника некоего Эрика Хазенфуса. Тот оказался за колючей проволокой концлагеря Саласпилс.
– Как наш соотечественник стал узником? – недоумевал Хайлигенбель.
– Он из прибалтийских немцев. Помните клич фюрера: немцы – к одному столу? Памятный тридцать девятый...
– Ну и что! Пусть фюрер кричит – ему все позволено. Фюреру да. Но бедолаге Хазенфусу – нет. Он допустил предательство тем, что не вернулся в фатерлянд. И этого ему не простили соотечественники.
– Правильно сделали. Предательство наказывалось во все века и при всех императорах. Но команду он нам пусть подготовит. А после матча отправим его опять в концлагерь на перевоспитание. Надо сурово поступать с теми, кто не выполняет волю фюрера!
– Из Цесиса пришло сообщение, что ими задержан чемпион Латвии Рихард Зариньш.
Штандартенфюрер тревожно спросил:
– Он же чемпион и может победить нашего спортсмена.
– Никак нет! Наши коллеги в Цесисе превратили его в скелет. К тому же он хромает – штурмфюрер Кроль знает свое дело.
– Ах, опять этот мясник!
– Против калеки-латыша выступит майор Люфтваффе фон Калбен.
– О-оо! Я не надеялся, что трехкратный чемпион Кельна, наш мастер перчатки, уважаемый барон фон Калбен согласится участвовать в турнире. Прекрасно, Кнохель! – заулыбался штандартенфюрер.
– В легком весе мы не нашли латыша и решили выпустить на ринг русского заключенного. Голубоглазый, светлый, молчаливый – сойдет за латыша.
– Молчаливый, говоришь? Они, к сожалению, все молчаливые. Но в данном случае это даже хорошо. Назовем его Ванагсом. Итак, лично проконтролируйте работу фотографа. Реклама должна быть крикливой в целях пропаганды.
– Но, господин штандартенфюрер, снимать их рано. Надо довести до кондиции – подкормить. У них такие лица... В гроб краше кладут...
– Добавьте похлебки.
– Но... – адъютант замялся, но потом решительно произнес, – надо что-то калорийное.
– Не из ресторана же «Метрополь» подавать обеды?! Ну, хорошо, хорошо. Не обеднеем, если подкормим их из солдатской кухни. Пусть латыши знают, что мы оказываем им неоценимую услугу! Действуй, Кнохель!
Сборы
События развивались настолько неожиданно, что Рихард воспринимал все, словно сквозь туман. Лишь ночью он попытался осмыслить происходящее. Его привезли в Ригу, развязали руки, вымыли, накормили, облачили в сравнительно новый клетчатый костюм, наверное, какого-нибудь заключенного, отправленного на тот свет...
Стало ясно, что фашисты готовят спектакль. И Эрик Хазенфус здесь...
Рихард был приятно удивлен, когда увидел своего первого тренера. Немец Хазенфус в буржуазное время удачно совмещал коммерческие дела со спортом. Его питейное заведение на улице Дзирнаву представляло собой небольшой зал, в левой стороне которого располагалась буфетная стойка и десять столиков. Справа белели канаты ринга, а вдоль стены висели боксерские груши и мешки. Эти непривычные для злачных мест атрибуты привлекали клиентов. Каждый мог попивать шнапс и любоваться, как тренируются ребята. Впрочем, это не столько служило рекламой, сколько удовлетворяло самого предпринимателя Хазенфуса, который фанатично был предан этому виду спорта. И когда его ученик побеждал на чемпионатах, Эрик бесплатно поил грузчиков соседнего склада фирмы «Экспорт-15», отправляющей латвийский бекон во все уголки Европы. Он и сам в прошлом был отличным боксером, но в мюнхенской пивной ему проломили челюсть свинчаткой, после чего врач категорически запретил заниматься боксом. Кстати, с этого памятного дня он возненавидел чернорубашечников, которые и устроили погром в пивной. И все же он остался в спорте – стал обучать боксу.
Сейчас Рихард с трудом узнал его: лицо осунулось, стало землистого цвета, глаза горели ненавистью. На щеках пробилась колючая серебристая щетина. Цирюльник, приблизившийся к нему с бритвой, испуганно отпрянул назад – Хазенфус заскрежетал зубами.
– Ты не немец! – взвизгнул парикмахер-солдат. – Ты стал русской свиньей. советы из тебя вышибли все человеческое!
– Герр Хазенфус, – сдерживая гнев, заговорил маленький, вертлявый гестаповец по фамилии Кнохель. – Если вы не укротите свой пыл, мне придется отправить вас туда, откуда привезли. Ведь мы предоставили вам возможность реабилитировать себя и доказать соотечественникам, что немецкая кровь все же течет в ваших жилах. Будьте немцем, а не каким-нибудь эрзацем!
– Вы правы, господин офицер, – лицо Хазенфуса вытянулось в улыбке. – Мне надо доказывать Великой Германии, что я, хоть и блудный, но сын ее.
– Вот и прекрасно. Докажите, и мы это учтем.
Рихард шесть лет работал в мастерской прибалтийского немца Коха и неплохо изучил язык. Диалог между соотечественниками он понял и усмехнулся, ибо хорошо знал своего тренера. Эрик хоть и был коммерсантом, но оставался честным человеком, никогда не лгал, не раболепствовал и не заискивал. Сейчас в его голосе явно улавливалась фальшь. Впрочем, концлагерь мог оставить свою печать. Даже сильные люди иногда ломались под пытками.
– Вот так, Рихард, – шепнул ему Хазенфус, когда они остались наедине. – Ты – житель оккупированной страны. Я – немец. Но тут мы равны. Один из тюрьмы, другой из пекла ада. Саласпилс – ад, Рихард! Ты меня знаешь, я никогда не занимался политикой. Я – торговец. Я не поехал в фатерлянд потому, что мои дела и здесь шли неплохо. А там – конкуренция и всякое другое, что мне не понравилось. Мои соплеменники, как видишь, не простили... И вырвись я на свободу, я своих земляков в форме СС придушил бы вот этими руками. Сволочи! Они из детишек, худющих, из которых и взять-то нечего, выкачивали кровь. Такое можно простить?!
Он заскрипел зубами и отвернулся. Рихард в душе отметил, что у него появился союзник. При побеге на него можно будет положиться. Теперь он ежечасно думал о побеге. Он внимательно наблюдал за охраной. В спортивном зале, где они тренировались и жили, солдат не было. Не без присмотра же они остались?!
Эрик Хазенфус
– За обеды, костюмы, баню и фотографии нам придется дорого расплачиваться, – кисло заметил Хазенфус. – Со стороны моих земляков – свинство выпускать подобных скелетов на ринг, получится публичное избиение и яркая демонстрация мощи германского воинства. Ты знаешь, Рихард, в последнее время я прихожу к ужасному выводу: как могло случиться, что я стал таким грубым и ожесточенным? Я ловил себя на мысли, что готов был выхватить у эсэсовцев автомат и стрелять в своих же братьев.