Напряженность в отношениях

Характерно, что образ «двух половин» появляется и у Ленина, когда он в начале 1918 г. замечает, что Россия нашла самую передовую политическую форму — «диктатуру пролетариата» — и что соответствующий ей передовой экономический базис, то есть вторая половина, уже существует вне России — в виде германского государственного капитализма Вильгельма II и Ратенау. Но что означает обособление двух культур? Что означает для развития городской культуры, если различные культурные уровни и традиции развиваются раздельно, не сталкиваются, не притираются друг к другу, если доходит даже до того — и достаточно часто, — что Петербург представляется как форпост Европы, Москва же, напротив, — как «татарский Рим»? Взгляд петербуржцев на москвичей, нередко высокомерный, и завистливо- презрительный взгляд, который москвичи частенько бросали на петербуржцев, вполне можно истолковать как игру в вопросы и ответы или, говоря несколько серьезнее, как попытку самопознания русских — и петербуржцев, и москвичей: кто же они, собственно, такие, где их место? Напряженность в отношениях между Москвой и Петербургом подспудно сохраняется в сегодняшних трениях и неприязни между москвичами и ленинградцами, и это, видимо, неотъемлемая составляющая идентичности русского как русского. Реконструируя обмен ударами и объяснениями в любви, издавна практиковавшийся между жителями двух столиц, можно некоторым образом определить координаты самосознания, обитающего между двумя полюсами — Востоком и Западом — и колеблющегося между ними.

Назад к природе

Во-вторых, демократизация жизни: роскошь, расцветавшая столь буйным цветом, что грозила задушить под собой жизнь, до некоторой степени пошла в ботву, и стала заметна потребность в визуализации линий жизни, почвы, из которой все это произросло. От эстетизации «L’art pour Tart»1 к эстетическому оформлению жизни — старая, как мир, мечта о гуманизированной природе и приближенном к ней человечестве. Но имеется в виду не лозунг «Назад к природе!», а желание горожанина отвоевать свое жилище в городе.

Затем — кризис культуры, под которым должно подразумеваться разрушение культуры, накладываемой на жизнь, как корсет, сковывающей ее, исчерпанность унаследованных форм классицизма и ложных путей эклектизма (сделавших, между прочим, столь плодородной почву для радикальной новизны «стиля модерн»). Форма жизни против формы техники: апофеоз органически-тварного против рациональных форм, лежащих в основе наших городов и нашей деловой эффективности. Прямоугольник ломается, аннулируется растительной линией флоры и фауны. Возникает примат внутреннего и изначального над внешним и вторичным, «культивированным». О модерне не всегда говорили с признательностью и одобрением. Долгое время он шельмовался как воплощение декаданса, а тот, в свою очередь, рассматривался как лебединая песня загнивающего класса, а то и вообще замалчивался.