Ленинградская филармония

Композиторов, признанных на Западе в качестве предшественников или даже пионеров двенадцатитоновой музыки, например Лурье или Рославца, в Москве не было слышно с 1960-х гг. Весь мир говорит о «Пасифик-231» Онеггера, но молчит о симфоническом эпизоде Мосолова «Завод. Музыка машин». И даже аплодисменты Ленина в адрес предшественника электронных музыкальных инструментов под названием «терменвокс» не спасли от забвения его создателя Л. С. Термена. В 1930-е гг. была преграждена дорога обоим великим направлениям в советском модерне — «линейному» и «позднеромантическому» модерну (Д. Гойовы), — желавшим, каждое на свой лад, выйти за пределы, поставленные их «буржуазным отцом» Скрябиным. После статьи «Сумбур вместо музыки» в «Правде» от 28 января 1936 г. авангард — и «ультралевые», и великие, уже снискавшие уважение во всем мире Шостакович, Прокофьев и Стравинский — был окончательно объявлен вне закона как «формалистический» и декадентский. Сейчас-то великие реабилитированы. О том, что лежит между вчера и сегодня, говорят с явной неохотой. В моей программке, посвященной исполнению 4-й симфонии Шостаковича в Большом зале Консерватории, заполненном, к моему удивлению, только наполовину, чего почти никогда не бывает, я с изумлением читаю: «Судьба этой симфонии необычна. Весной 1936 г., когда оркестр Ленинградской филармонии разучил только что законченную партитуру, композитор неожиданно отказался от исполнения.

Лепка крупная

Только подлетающий поезд, толкающий перед собой поток воздуха, показывает им, что здесь в обычае другие скорости. Добавлю: на Казанском вокзале даже самое обычное обретает налет мистического. Из главного зала через большие круглые окна можно разглядеть помещение, по всей видимости весьма красочное и гигантских размеров. Внизу, на двери, облицованной резопалом, надпись «Ресторан». В действительности это больше похоже на церковь, нежели на место, предназначенное для быстрого поглощения пищи ненадолго заглянувшими сюда проезжающими. Зал высотой от 12 до 15 м, со сводом, полностью покрытым белой лепниной на голубом фоне. Лепка крупная, объемная, напоминает папоротник, разросшийся по голубому полю. Оставлены свободные плоскости для потолочных росписей, изображающих, естественно, подвиги первых пятилеток — также в красочном густом колорите, который у нас можно увидеть в некоторых церквях эпохи барокко. Ниже, под этим заросшим небом, многочисленные ряды столов с тонкими белыми скатертями, обязательными салфетками, сложенными в виде остроконечных пирамидок, сверкающими приборами и посудой. На стенах зеркала, никого не отражающие, лишь расширяющие пространство; с одной стороны бар, который свел вместе несколько человек. У здешних посетителей много времени. Это место — прямая противоположность кафетерию или закусочной, оно выпадает из потока людского движения, являя собой искусственный заповедник для тех, кто может позволить себе задержаться здесь.