Молчание о прошлом не всегда предписывается сверху, оно может означать и то, что прошлое поросло быльем, погрузилось в забвение и в памяти остаются только важнейшие, наиболее значимые для истории и особенно для будущего лица и даты. Сразу после победы еще приходилось опрокидывать или убирать по ночам памятники, но в глазах последующих поколений само время, «несущественность» сделали свое дело. Чего не знаешь, то и не греет. Это верно.
Наверху располагались председатель суда Ульрих с обритым наголо черепом и свиными глазками, военный юрист Никитченко, позже выполнявший функцию судьи на Нюрнбергских процессах; государственный обвинитель Вышинский с седыми усами, в крахмальном воротничке и элегантном костюме занимал место, где сейчас находится пианистка.
Мы снова поблизости от Консерватории. Пора пробежать глазами афиши, извещающие о том, что предстоит в ближайшие десять дней в Большом и Малом залах. Они размещены на здании Консерватории и на домах по улице Герцена. Каждая написана от руки изящным шрифтом, ярким красным и черным цветом на белом фоне. В отличие от театральных афиш, их действительно изготавливают вручную, конечно, только для вестибюля и площади перед Консерваторией. Но какой труд!
Вероятно, это поразит приезжего, который не имеет к делу никакого отношения, но так оно и есть. Мне часто кажется, что неприятие патетики, антигероизм у поколения 68-го года были заученными. Оно тоже пережило свои героические моменты, пусть и по-иному — на демонстрациях, во время столкновений масс с «врагом», укрывавшимся за пластиковыми щитами, но меньшей ценой, не ставя по-настоящему на кон свою жизнь.
Вокруг изменения русского языка в результате Октябрьской революции велись принципиальные и интересные дебаты, причем теория Марра о классовом языке и письма Сталина по этому вопросу представляют собой только наиболее известный и, возможно, даже не самый важный аспект. Существенный момент развития послереволюционного языка заключается именно в стремлении дать проектировавшейся рациональной организации общества рациональное средство выражения.
О рождении Евгения, в соответствии с традициями социал-демократов, было дано объявление в дрезденской газете «Зексише арбайтерцайтунг»1 от 1 декабря 1898 г. Парвус-Гельфанд, в 1905 г. еще активно участвовавший в русской революции, позже вступил на другой путь.
Обычно интенсивное чтение фельетонов по утрам прекращается и по другой причине: нет того аромата и пространства, которые помогают удостоверить истинность газетных материалов, экран, на который проецируешь собственные заботы и ожидания, свернут. А пространство, в котором ты здесь временно живешь, — так огромно, размыто и в то же время так неодолимо конкретно, что твои чувства обманываются.
Встречая это сочетание элементов античной простоты и ясности, благородного белого цвета и теплого габсбургского желтого, глаз отдыхает, успокаивается, находит точку опоры.
Исторический колорит в спектакле присутствует. Однако сильный человек страдает в тисках формы. Даже черноморский матрос теряет весь свой задор, когда ему, насколько я могу судить по виду, приходится покориться формальному канону классического балета. И Рите, при всех потугах на «естественность», не удается уйти от ассоциаций с Жизелью.
Дискредитируя стиль высоток и их архитекторов — прежде всего Самого Главного Архитектора, — новые власти расчищали дорогу для собственной строительной политики — возведения необозримых жилых кварталов в окраинных районах, развития массового жилищного строительства с типовыми квартирами для миллионов людей.
Между тем Замоскворечье — не только красный рабочий квартал. До 1698 г., то есть до удара Петра I по стрельцам, здесь находилась стрелецкая слобода, а еще раньше существовал татарский квартал, о чем и сегодня напоминают названия улиц: Ордынка, Балчуг, Татарский переулок, Толмачевский переулок и другие. А с середины прошлого века это был квартал богатых купцов, особенно вокруг Пятницкой и Ордынки.
Доходный дом (улица Фрунзе2, 13). Построен в 1909 г., с круглыми эркерами, серый, аристократичный, какой-то недружелюбный. Особняк Рябушинского (улица Качалова3, 6/2). Построен в 1902 г. Судя по фотографиям, я ожидал увидеть мирный, сплошь белый дом. В действительности он — красочный, оживленный растительными орнаментами на мозаичном фризе, выдержанный в розовых тонах. Железные решетки ограды и балкона волнообразны.
Если чересчур подчеркнутая бестактность — знак неуверенности, то о неуверенности в чем именно идет речь? Может быть, на этот вопрос можно ответить встречным вопросом: что и в какой момент побуждает государственные ведомства снова предоставить право на существование той сфере жизни, которой они раньше угрожали? Чем объясняется восстановление храмов, их тщательная реставрация и отчасти передача церкви?
В Москве имеются магазины, которые за валюту продают едва ли не все товары, кажущиеся необходимыми западным потребителям. В Москве существуют искусственные уголки рая, где в садах и залах никому не надо стоять в очереди и где свет падает так искусно, словно ему поставлена задача иллюминировать товарный фетиш.
Нахожу фотографии буржуйских жен, мобилизованных на работу в 1920 г.; нахожу бесконечно много следов, отчасти в языке, который ничего не скрывает, да и не собирается скрывать. Взять, например, воспоминания ветеранов метростроя. Для них это была самая героическая страница биографии, когда они отдавали свои силы обустройству мира, до сих пор, по их мнению, исправно функционирующего.
Для них нет «вечного покоя» ни здесь, ни в некрополе у Кремлевской стены на Красной площади. В этом смысле кладбище, место безжалостно объективных дат, — место неправды, ибо оно умалчивает о погибших, не рассказывает, кто и когда присоединился к похороненным здесь. Но в то же время оно правдиво, поскольку документально подтверждает, что такой цезуры не должно было быть и «врагам народа» до сих пор не суждено обрести покой.
Купить нельзя — так хоть посмотреть! Вот они, крупноформатные тетради квадратной формы из серого, красноватого или коричневого картона, золотыми буквами напечатано «Золотое руно» (сейчас продаются сигареты с таким названием — ароматизированный и довольно дорогой сорт — явно в подражание этому шику) и «La Toison d’Or, Journal artistique litteraire et critique».
Московское метро, пожалуй, в большей степени, чем подземки других городов, — не просто сооружение, расширявшееся в соответствии с конъюнктурой городского роста, разраставшееся потихоньку, как и подобает такой повседневно-полезной вещи, как общественный транспорт. Нет, московское метро хочет, чтобы его понимали как историческое событие, у него есть своя история.
Предреволюционное время хвалится именами, сохранившими свою значимость: Хаузенштайном, Альтенбергом, Розановым, Мережковским, Гип пиус, историками Кизеветтером, Лемке, Ключевским. Оно пропагандирует роскошь и непоколебимую веру в неуклонный прогресс — об этом говорят прекрасно оформленные путеводители по немецким курортам, Петергофу, Венеции, Ницце, Ялте.